Rambler's Top100
 
 


История России
Всемирная история

День работников торговли, бытового обсл. и ЖКХ.
День моряка-подводника.
День Св.Жозефа, Колумбия, Швейцария.
   

Реферат: Пушкин как политический мыслитель

История России, Всемирная история

ПОИСК



РЕКЛАМА

Список рефератов по истории

Пушкин как политический мыслитель


Публикация и примечания Д.В. Ермашова
Франк С. Л.

Предисловие к публикации


В обширном и многообразном творческом наследии крупнейшего русского философа XX века Семена Людвиговича Франка (1877–1950) особое место занимают его историко-литературные исследования, среди которых наиболее яркими и глубокими, бесспорно, являются работы о Пушкине.
Напряженный интерес к поэту — характерная черта Франка-мыслителя, неоднократно и с разных сторон ставившего вопрос об актуальности обращения к Пушкину. Поскольку "гений, — считал Франк, — есть... наилучший, наиболее адекватный выразитель самой субстанции национального духа" (Франк С.Л. Этюды о Пушкине. Изд. 3-е. Paris, 1987. С. 62), постольку "Пушкин, как всякий истинный гений, живет в веках", и "каждая эпоха видит и ценит в нем то, что ей доступно и нужно", открывая "в его духовном образе то, что оставалось недоступным прежним" (Там же. С. 28). При этом Пушкин для Франка — "не только гениальный поэт, но и великий русский мудрец" (Там же. С. 11), "задача познания духовного мира" которого есть "общая задача познания Пушкина" (Там же. С. 63). И именно в таком широком контексте постановки методологических проблем "пушкиноведения" и предлагал философ воспринимать свои опыты изучения того, что он называл "откровением бытия", — реальности, обретшей голос в поэзии Пушкина.
Всего известно одиннадцать статей Франка, посвященных великому поэту. Пять из них (в том числе и публикуемая здесь "Пушкин как политический мыслитель"), собранных, согласно завещанию автора, в одну книгу под общим заголовком "Этюды о Пушкине", были изданы его семьей в 1957 г. в Мюнхене (второе издание — Лондон, 1978; третье — Париж, 1987). На родине С.Л. Франка они вышли в свет лишь в 1990 г., когда были включены в книгу "Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX в." (Сост., всупит. ст., биобилиогр. справки Р.А. Гальцевой. М., 1990. С. 380–481).
Статья "Пушкин как политический мыслитель" впервые была опубликована в виде отдельной брошюры в Белграде в 1937 г. с предисловием и дополнениями П.Б. Струве, задумавшего этой книжкой открыть серию "Вопросы истории и культуры".
Основная мысль "этюда" — убедить читателя в том, что "величайший русский поэт был также совершенно оригинальным и, можно смело сказать, величайшим русским политическим мыслителем XIX века" (Там же. С. 31). Излагая "основные догматы политической веры поэта" и при этом вполне сознательно отождествляя с ними свое собственное социально-политическое кредо, Франк характеризует взгляды Пушкина как "либеральный консерватизм", синтезирующий в себе наиболее сильные стороны отечественного консерватизма и либерализма и соединяющий традиции государственной идеи, религиозной веры с началами свободного социального творчества индивидов.
В настоящей публикации текста статьи С.Л. Франка "Пушкин как политический мыслитель" опущены вступительная и первая ее части, содержащие введение в заданную проблематику и краткую характеристику "политического развития Пушкина". Тем не менее, как мы надеемся, и предлагаемый "урезанный" вариант очерка в достаточной степени позволяет судить о глубине и оригинальности как авторского замысла, так и его осуществления.
Фрагмент статьи С.Л. Франка "Пушкин как политический мыслитель" публикуется по: Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель / С предисловием и дополнениями П. Струве. Белград, 1937. С. 11–42. Сверено с: Франк С.Л. Этюды о Пушкине. Изд. 3-е. Paris, 1987. С. 28–57; Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX в. М., 1990. С. 380–481. Публикация и примечания Д.В. Ермашова
 

II
Общим фундаментом политического мировоззрения Пушкина было национально-патриотическое умонастроение, оформленное как государственное сознание. Этим был обусловлен прежде всего его страстный постоянный интерес к внешне-политической судьбе России. В этом отношении Пушкин представляет в истории русской политической мысли совершенный уникум среди независимых и оппозиционно настроенных русских писателей XIX века. Пушкин был одним из немногих людей, который остался в этом смысле верен идеалам своей первой юности — идеалам поколения, в начале жизни пережившего патриотическое возбуждение 1812–1815 годов. Большинство сверстников Пушкина к концу 20-х и в 30-х годах утратило это государственно-патриотическое сознание — отчасти в силу властвовавшего над русскими умами в течение всего XIX века инстинктивного ощущения непоколебимой государственной прочности России, отчасти по свойственному уже тогда русской интеллигенции сентиментальному космополитизму и государственному безмыслию. Уже в 1832 году Пушкин выразился в отношении своего отнюдь не радикального друга Вяземского, что он принадлежит к "озлобленным людям, не любящим России", и отметил больное место русского либерализма, упомянув о людях, "стоящих в оппозиции не к правительству, а к России" (запись дневника Муханова (1); грозное подтверждение этого мнения дает случай высокоодаренного и благородного Печерина, эмигрировавшего в 1835 году и проповедывавшего беспощадную ненависть к России (2)). Из этой позиции Пушкина объясняется его известное отношение к польскому восстанию 1831 года и к попытке европейского вмешательства в русско-польские дела — отношение, вызвавшее суровую критику таких друзей Пушкина, как Вяземский и А. Тургенев, и получившее одобрение лишь Чаадаева и некоторых декабристов. Как бы ни судить по существу о позиции Пушкина в этом вопросе, очевидно, что оно определялось у него сурово-трезвым пониманием государственных интересов России, одержавшим в нем верх над ясным ощущением поэтически-романтической и трагической стороны польского восстания (ср. его письма к Хитрово и письма к другим лицам 1831 года). Один из современников, граф Комаровский, передает, что Пушкин имел в то время озабоченный, угнетенный вид и на вопрос о причинах такого настроения отвечал: "Разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году?" (Русский Архив. 1879. I. С. 385) (3). В набросках к статье о Радищеве (1833) Пушкин писал: "Ныне нет в Москве мнения народного; ныне бедствия или слава отечества не отзываются в этом сердце России. Грустно было слышать толки московского общества во время последнего польского восстания; гадко было видеть бездушных читателей французских газет, улыбавшихся при вести о наших неудачах". (Русская старина. 1884. Декабрь. С. 516; ср. умную и основательную статью Б. М. Беляева об отношении Пушкина к польскому восстанию в приложении к "Письмам Пушкина к Хитрово") (4). В сущности, то же чувство высказал Пушкин уже в 1826 г. в известных словах: "Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда... Я конечно презираю отечество мое с головы до ног, — но мне досадно, если иностранец разделяет это чувство" (Письмо к Вяземскому 27 мая 1826. I. 351–352) (5). А под конец жизни, в своем изумительном по исторической и духовной мудрости письме к Чаадаеву в октябре 1836 г., содержащем гениальную критику сурового приговора Чаадаева над русской историей и культурой в его "философическом письме", Пушкин пишет: "Я далек от восхищения всем, что я вижу вокруг себя; как писатель, я огорчен, как человек с предрассудками, я оскорблен; но клянусь вам честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, ни иметь другой истории, чем история наших предков, как ее послал нам Бог" (III. 388) (6).
Художественным памятником этого государственно-патриотического сознания Пушкина — если оставить здесь в стороне поэмы и стихи, посвященные частью русской истории, частью откликам на современные поэту внешне-политические события — является замечательный прозаический "Отрывок из неизданных записок дамы. 1811 год" (1831), обыкновенно перепечатываемый теперь под заглавием "Рославлев", — Пушкин задумал дать критику слабого, казенно-патриотического романа Загоскина из эпохи 1812 г. "Рославлев" — в форме фиктивных записок "дамы", мнимой свидетельницы событий, изображенных Загоскиным. В этом отрывке — на фоне беспощадной критики легкомыслия и государственной безответственности светских кругов России в 1812 году, в противовес фальшиво идеализирующему изложению Загоскина — обрисовывается со свойственной Пушкину гениальной художественной четкостью и правдивостью образ одинокой героической девушки — Полины. Этот образ — как, впрочем, и образ Татьяны Лариной — есть прототип будущих героинь тургеневских романов, русских девушек, которые нравственной правдивостью, героизмом, жертвенностью превосходят окружающих их тонко образованных, но слабовольных, эгоистических и духовно надломленных, мужчин. Но характерно, что содержанием нравственного пафоса пушкинской героини является государственный патриотизм, боль и тревога за судьбу России, чувство национальной гордости и презрение к людям, чуждым этому чувству.
На почве этого государственно-патриотического сознания вырастает конкретно-политическое мировоззрение Пушкина. Прежде всего надо отметить, что Пушкин, в качестве ума конкретно-реалистического, никогда не мог быть связан партийно-политическими догматами. Замечательно, что Пушкин, при всей страстности его интереса к политической жизни не только России, но и Запада и при всем его убежденном "западничестве", совершенно свободен от того рабски-ученического, восторженно-некритического отношения к западным политическим идеям и движениям, которое так характерно для обычного типа русских западников. Будучи западником, он очень хорошо понимал коренное отличие истории России от истории Запада (7) и отчасти из этого исторического сознания, отчасти из конкретного восприятия политической реальности своего времени отказывался непосредственно применять политические доктрины Запада к России. Теперь с очевидностью выяснено, что в отношении Запада, в частности Франции, Пушкин был умеренным конституционалистом (будучи одновременно, как увидим ниже, резким противником демократии). Он говорил всегда с величайшим уважением о m-me dе Stаё1, и политические доктрины ее и Бенжамена Констана (8) оказали на него несомненное влияние. В начале оппозиционного движения и революции 1830 г. во Франции он стоит на стороне оппозиции и против министерства Полиньяка, и лишь потом испытывает отталкивание и от радикализма революционной партии, и от буржуазной июльской монархии Луи-Филиппа (ср. основательную статью Б.В. Томашевского (9) на эту тему в приложении к "Письмам Пушкина к Хитрово"). Точно так же в отношении французской революции 1789 года он отличает самое "огромную драму" от "жалкого эпизода", "гадкой фарсы" восстания черни ("Разговор". 1830), а в отношении английской революции XVII века высказывает уважение к государственному уму Кромвеля и восхищение перед поэтом революции Мильтоном ("О Мильтоне и Шатобриановом переводе "Потерянного рая""). В отношении же России Пушкин в зрелую эпоху никогда не был конституционалистом, а — хотя с существенными оговорками, о которых ниже — был в общем скорее сторонником самодержавной монархии. В политическом мировоззрении Пушкина можно наметить лишь немногие общие принципы — в высшей степени оригинальные, не укладывающиеся в программу какой-либо партии XIX века. Мы отметим сначала вкратце эти общие принципы, чтобы затем проследить их приложение к проблемам русской политики.
По общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм, сочетающийся однако с напряженным требованием свободного культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости личности, — т. е. в этом смысле проникнутый либеральными началами.
Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из убеждения, что историю творят и потому государством должны править не "все", не средние люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из тонкого чувства исторической традиции, как основы политической жизни, и наконец из забот о мирной непрерывности политического развития и из отвращения к насильственным переворотам. Как Пушкин в своей поэзии всегда прославляет гения и презирает "чернь", толпу, господствующее общее обывательское мнение, так он проповедует эту же веру в своих политических размышлениях. В стихотворении "Полководец" (1835) он заключает свое размышление над трагической судьбой непонятого и отвергнутого общественным мнением военного гения Барклай де Толли общей мыслью:
О люди, жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
Сюда же относится культ Наполеона — столь разительно отличный от демократически-народнического развенчивания Наполеона у Льва Толстого — и культ Петра Великого. А.О. Смирнова приводит в своих "Воспоминаниях" слова Пушкина (достоверность которых совершенно очевидна по внутренним основаниям, как бы недостоверны ни были многие свидетельства этих сомнительных мемуаров): "Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством... В сущности, неравенство есть закон природы... Единицы совершали все великие дела в истории" (цитирую по статье Мережковского о Пушкине "Вечные Спутники". 1897. С. 503) (10). Отсюда ненависть Пушкина к демократии в смысле господства "народа" или "массы" в государственной жизни. В применении к Франции он говорит о "народе" (dег Негг 0mnis) (11), который "властвует" "отвратительной властью демократии" ("Об истории поэзии Шевырева". 1835). Так же об Америке (с ссылкой на "славную книгу Токевиля" "Dе 1а dйmocratie en Amйrique") (12): "С изумлением увидел демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую, подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству; большинство, нагло притесняющее общество..." и пр. ("Джон Теннер". 1836).
Вторым мотивом пушкинского консерватизма является, как указано, пиэтет к историческому прошлому, сознание укорененности всякого творческого и прочного культурного развития в традициях прошлого. На любви "к родному пепелищу" и "к отеческим гробам" "основано от века самостоянье человека, залог величия его" (стихотворный отрывок "Два чувства дивно близки нам"). Из этого сознания вытекает известное требование уважения к старинному родовому дворянству, как носителю культурно-исторического преемства страны. В стихах, в политических размышлениях, в литературной критике и набросках повестей Пушкин постоянно возвращается к этой теме. Презирая придворное дворянство временщиков, людей "прыгающих в князья из хохлов", Пушкин настаивает на ценности старых дворянских родов. Всего яснее эта мысль аргументирована в "Отрывках из романа в письмах": "Я без прискорбия никогда не мог видеть уничижения наших исторических родов... Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ! Образованный француз или англичанин дорожит строкою летописца, в которой упоминается имя его предка...; но калмыки не имеют ни дворянства, ни истории. Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим. И у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т. е. историей отечества. И это ставите вы ему в достоинство. Конечно, есть достоинство выше знатности рода — именно достоинство личное... Имена Минина и Ломоносова вдвоем перевесят все наши старинные родословные. Но неужто потомству их смешно было бы гордиться их именами?" (ср. отрывок: "Гости съезжались на дачу": "неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности") (13).
И, наконец, с этим чувством пиэтета к прошлому в консерватизме Пушкина сочетается забота о мирной непрерывности культурного и политического развития. Если уже в 1826 г. он, как мы видели, говорит о своей нелюбви к возмущениям и революции, то позднее эта "нелюбовь" превращается в настоящую тревогу, в положительную заботу о мирном течении политической жизни. Не только он с ужасом думал о крестьянских бунтах — "не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!" (ср. также в письмах и дневнике Пушкина отзыв о восстании в новгородских военных поселениях) — но он выражает эту идею и в общей положительной форме: "Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества" ("Мысли на дороге") (14). А в программе размышлений "О дворянстве" содержится запись (по-французски): "Устойчивость — первое условие общественного блага. Как согласовать ее с бесконечным совершенствованием?"
С этими элементами консервативного миросозерцания у Пушкина органически сочетается, как указано, требование личной независимости и свободы культурного и духовного творчества — принципы, которые в буквальном смысле можно назвать "либеральными". Принцип духовной независимости личности, невмешательства государства в сферу духовной культуры психологически ближайшим образом вырастает у Пушкина из личного опыта гениальной творческой натуры, всю жизнь страдавшей от непризванной опеки государственной власти. Можно представить себе напр., душевное состояние Пушкина, когда Николай I давал ему совет — почти равносильный приказу — переделать драму "Борис Годунов" (которую Пушкин сам ощущал, как образцово-удачное творение своего вдохновения) в исторический роман в стиле Вальтер Скотта. Не сомневаясь, даже в юности, в праве цензуры оберегать государственный порядок и общественную нравственность от злоупотреблений печати, — в позднейшие годы, в "Мыслях на дороге" он даже развивает целую аргументацию в доказательство необходимости цензуры, — Пушкин постоянно, от юности до конца жизни, требует ясного разграничения цензурного контроля от эстетической и моральной опеки. Особенно отчетливо это выражено в письме Гнедичу еще от 1822 г. из Кишинева (15). Иронически он говорит о цензуре: "поздравьте ее от моего имени — конечно, иные скажут, что эстетика не ее дело, что она должна воздавать Кесарево Кесарю, а Гнедичево — Гнедичу, но мало ли что говорят" (I. 46–47; ср. оба стихотворных "Послания к цензору"). Тот же принцип — как бы дуализма принципов государственной власти и духовной независимости личности — проводится им и в общей форме, и притом и в последний, отчетливо консервативный, период жизни. В наиболее яркой форме это исповедание выражено в известном стихотворении 1836 под обманчивым заголовком "Из Пиндемонте": "Не дорого ценю я громкие права..." Пушкин не требует права на активное участие в политической жизни и не дорожит им; он требует лишь духовной независимости личности, простора и нестесненности духовной жизни и творчества. Это требование, ближайшим образом относящееся к сфере духовной жизни и эстетического творчества, разрастается у Пушкина в общее принципиальное утверждение независимости личности в частной жизни. По случаю упомянутой уже выше перлюстрации его письма к жене он не только в своем дневнике записывает мысль о "глубокой безнравственности в привычках нашего правительства" (ср. выше) и повторяет слова Ломоносова: "я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного" ("Дневник". 10 мая 1834) (16), но одновременно в письме к жене (17), с явным намеком, что это адресовано власти, могущей снова распечатать письмо, высказывает общее политическое суждение: "Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности (inviolabilitй de famille) невозможно. Каторга не в пример лучше" (III. 122). Эта идея обоснована у Пушкина религиозно: она стоит в связи с культом домашнего очага, "пенатов", "божеств домашних", как хранителей уединения и независимости духовной жизни. Это религиозное ощущение проходит через все поэтическое творчество Пушкина и находит свое завершающее выражение в "гимне пенатам" ("Еще одной высокой важной песни..."): "пенаты" учат человека "науке первой: чтить самого себя". В другом стихотворении ("Два чувства дивно близки нам") Пушкин прославляет, как "животворящую святыню", "самостоянье человека, залог величия его" (18).
Из этого принципа уважения к духовной жизни человека и к неприкосновенности и святости домашнего очага вырастает и общее требование прочного правопорядка. В "Мыслях на дороге", именно в связи с обоснованием правомерности цензуры, подчеркивается необходимость, чтобы "устав", которым руководится цензура, был "священ и непреложен", и это указание подкрепляется общим соображением: "Несостоятельность закона столь же вредит правительству (власти), как и несостоятельность денежного обязательства" (Собр. сочин., изд. "Слово". VI. 245) (19). В оценке деятельности Петра Великого Пушкин записывает: "Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его Указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего — вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика" (Соч., изд. "Слово". V. 443; особая отметка Пушкина указывает, что эта мысль должна была проникать задуманную, оставшуюся ненаписанной "Историю Петра Великого").
 
Консерватизм Пушкина органически связан с этим его либерализмом через идею, что свобода духовной жизни и культуры обеспечивается именно блюдением культурной преемственности и общественных слоев, которые являются ее носителями. Требование уважения к родовому дворянству имеет в этой связи не только консервативный, но и либеральный смысл. Наследственное дворянство есть по мысли Пушкина твердыня, ограждающая начала духовной независимости в государственно-общественной жизни. В письмах и прозаических работах и набросках Пушкин не устает повторять, что духовная ценность русской литературы основана на том, что русские писатели суть дворяне — носители чувства независимости и чести. В программе размышлений о дворянстве говорится: "Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству, чести вообще... Нужны ли они (эти качества) в народе, так же, например, как трудолюбие? Нужны, и дворянство — la sauvegarde (20) трудолюбивого класса, которому некогда развивать эти качества... Наследственность дворянства есть гарантия его независимости. Противоположное есть необходимое средство тирании, или, точнее, бесчестного и развращающего деспотизма" (Соч., изд. "Слово". VI. 195–197) (21). Для этого воззрения Пушкина на значение дворянства весьма характерно, что ценность дворянства всегда рассматривается им с точки зрения общегосударственного и культурного интереса, и что он резко отвергает все эгоистические сословные притязания дворянства. Если еще в юношеских "Исторических замечаниях" (ср. выше) он порицает указы Петра III о вольности дворянства — "указы, коими предки наши столько гордились и коих справедливее должны были стыдиться", то и в размышлениях "О дворянстве", при полной перемене своей общей политической позиции, он снова повторяет эту мысль. "Аристократией прав" и "рабством народа" "кончается (погибает) дворянство" (ib. 195).
III
Этими общими принципами конкретно определяется отношение Пушкина к политической реальности России его эпохи, и именно в этой конкретной установке обнаруживается в особенности полная оригинальность и гениальность политической мысли Пушкина.
Прежде всего Пушкин в отношении русской политической жизни — убежденный монархист, как уже было указано выше. Этот монархизм Пушкина не есть просто преклонение перед незыблемым в тогдашнюю эпоху фактом, перед несокрушимой в то время мощью монархического начала (не говоря уже о том, что благородство, независимость и абсолютная правдивость Пушкина совершенно исключают подозрение о каких-либо лично-корыстных мотивах этого взгляда у Пушкина). Монархизм Пушкина есть глубокое внутреннее убеждение, основанное на историческом и политическом сознании необходимости и полезности монархии в России — свидетельство необычайной объективности поэта, сперва гонимого царским правительством, а потом всегда раздражаемого мелочной подозрительностью и враждебностью. "Со времени восшествия на престол дома Романовых — говорит Пушкин в "Мыслях на дороге" — правительство у нас всегда впереди на поприще образования и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно" (Соч. VI. 209). То же воззрение высказано в гениальном, упомянутом уже выше, письме к Чаадаеву от октября 1836 г. В конце своей критики исторической концепции Чаадаева Пушкин отмечает, в чем он согласен с Чаадаевым в его оценке тогдашнего состояния русской культуры — именно, "что наше нынешнее общество столь" же презренно, как и глупо", что в нем "отсутствует общественное мнение, и господствует равнодушие к долгу, справедливости, праву, истине..., циническое презрение к мысли и достоинству человека". Вслед за этими словами идет замечательная оговорка, которой оканчивается письмо: "Следовало бы добавить (не в качестве уступки, а ради истины), что правительство есть единственный европейский элемент России и что — как бы грубо (brutal) оно ни было — от него одного зависело бы быть еще его раз грубее. Ни на кого это не произвело бы ни малейшего впечатления" (III. 389) (22).
Можно сказать, что этот взгляд Пушкина на прогрессивную роль монархии в России есть некоторый уникум в истории русской политической мысли XIX века. Он не имеет ничего общего ни с официальным монархизмом самих правительственных кругов, ни с романтическим, априорно-философским монархизмом славянофилов, ни с монархизмом реакционного типа. Вера Пушкина в монархию основана на историческом размышлении и государственной мудрости и связана с любовью к свободе и культуре.
Еще более замечательна, однако, критика русской монархии, которую мы одновременно встречаем в зрелом консервативном миросозерцании Пушкина. Парадоксальным образом Пушкин упрекает русскую монархическую власть — в революционности. При всем своем благоговении к Петру, он называет его "одновременно Робеспьером и Наполеоном — воплощенной революцией" ("О дворянстве"). В замечательном разговоре с вел. кн. Михаилом Павловичем (в споре с ним о ценности наследственного дворянства по поводу указа о почетном гражданстве, последствием которого должно было быть затруднение доступа в дворянство по службе; великий князь был против этой меры) Пушкин не стесняется сказать ему: "Вы пошли в вашу семью, все Романовы — революционеры и уравнители" (на что явно неприятно задетый великий князь ответил иронической благодарностью за то, что он "пожалован" Пушкиным в якобинцы) (23). В шутливой форме Пушкин высказал серьезную и заветную свою мысль, стоящую в связи с его вышеизложенным взглядом на общественное значение дворянства, как носителя и культурной непрерывности и свободного общественного мнения и культурного творчества. Поэтому он резко высказывается против петровской "табели о рангах", в силу которой лица из низших слоев в порядке службы проникали в дворянство. "Вот уже 150 лет, как табель о рангах выметает дворянство, и нынешний Государь первый установил плотину, еще очень слабую (Пушкин имеет в виду упомянутый указ о почетном гражданстве), против наводнения демократии, худшей, чем в Америке" ("О дворянстве") (24). "Наследственные преимущества высших классов общества суть условия их независимости. В противном случае классы эти становятся наемниками" (ib.). Если в юношеских "Исторических замечаниях" Пушкин, как мы видели, сочувствовал победе в России самодержавия над попытками установления "феодализма", над честолюбивыми замыслами боярства и дворянства, то теперь он стоит на прямо противоположной точке зрения. В критических заметках на "Историю Русского Народа" Полевого, указывая на основное отличие русской истории от истории Запада — отсутствие у нас феодализма, он прибавляет: "Феодализма у нас не было — и тем хуже"; он сожалеет также об отсутствии в России свободных городских общин. "Феодализм мог бы... развиться, как первый шаг учреждений независимости (общины были второй), но он не успел. Он рассеялся во времена татар, был подавлен Иваном III, гоним, истребляем Иваном IV. — Место феодализма заступила аристократия, и могущество ее в междуцарствие возросло до высочайшей степени. Она была наследственной, — отселе местничество, на которое до сих пор привыкли смотреть самым детским образом.. С Феодора и Петра начинается революция в России, которая продолжается и до сего дня" (25).
Недостаток места не позволяет нам подкрепить эти суждения Пушкина еще другими цитатами, которых можно было бы привести множество. Но и указанного достаточно, чтобы политическая мысль Пушкина уяснилась нам во всей ее оригинальности и яркости. Монархия есть для него единственный подлинно европейский слой русского общества, которому Россия обязана — начиная с XVII века — всем своим культурным прогрессом. Но монархия легко подпадает искушению — и именно в России, при некультурности широких масс общества, искушение это особенно велико — недооценить культурное значение независимых высших классов и в интересах абсолютизма пытаться их ослаблять и связаться с низшими слоями населения. Этим открывался бы путь к уравнительному, губительному для культуры и свободы деспотизму, и, по мнению Пушкина, монархия по меньшей мере со времени Петра вступила на этот гибельный путь. Пушкин защищает точку зрения истинного консерватизма, основанного на преемственности культуры и духовной независимости личности и общества, против опасности цезаристски-демократического деспотизма. Если он ближайшим образом подчеркивает ценность старинного дворянства и как бы защищает его интересы как против уравнительных тенденций, так и против богатой и влиятельной придворной знати из выскочек и вельмож XVIII века, то только потому, что в его эпоху — как он это неоднократно подчеркивает — этот средний нечиновный старинный дворянский класс был главным или даже основным носителем независимой культуры. Общее понятие "дворянства" у него шире. К дворянству "в республике" он причисляет и класс буржуазии — "богатых людей, которыми народ кормится" ("О дворянстве", ср. приведенное выше указание на культурное и политическое значение городских общин). Общим и основным мотивом его консерватизма является борьба с уравнительным демократическим радикализмом, с "якобинством". С поразительной проницательностью в независимостью суждения он усматривает, — вопреки всем партийным шаблонам и ходячим политическим воззрениям, — сродство демократического радикализма с цезаристским абсолютизмом. Если в политической мысли XIX века (и, в общем, вплоть до нашего времени) господствовали два комплекса признаков: "монархия — сословное государство — деспотизм" и "демократия — равенство — свобода", которые противостояли (и противостоят) друг другу, как "правое" и "левое" миросозерцание, то Пушкин отвергает эту господствующую схему — по крайней мере, в отношении России — и заменяет ее совсем иной группировкой признаков. "Монархия — сословное государство — свобода — консерватизм" выступают у него как единство, стоящее в резкой противоположности к комплексу "демократия — радикализм ("якобинство") — цезаристский деспотизм". Где нет независимых сословий, там господствует равенство и развращающий деспотизм. Деспотизм Пушкин определяет так: "жестокие законы — изнеженные нравы" ("О дворянстве").
Пушкин, конечно, ошибся в своем историческом прогнозе в одном отношении. Русская монархия не вступила в союз с низшими классами против высших, образованных классов (освобождение крестьян, о котором в течение всей своей жизни страстно мечтал сам Пушкин, конечно, сюда не относится); напротив, гибель монархии по крайней мере отчасти была обусловлена тем, что она слишком тесно связала свою судьбу — особенно в 80 х и 90-х годах — с судьбой естественно угасавшего дворянского класса, чем подорвала свою популярность в крестьянских массах. Но в основе своей воззрение Пушкина имеет прямо пророческое значение. Каковы бы ни были личные политические идеи каждого из нас, простая историческая объективность требует признания, что понижение уровня русской культуры шло рука об руку с тем "демократическим наводнением", которое усматривал Пушкин и которое стало для всех явным фактом начиная с шестидесятых годов — с момента проникновения в общественно-государственную жизнь "разночинцев" — представителей полуобразованных и необразованных классов. Историческим фактом остается также утверждаемая Пушкиным солидарность судьбы монархии и образованных классов и зависимость свободы от этих двух политических факторов. С крушением русской монархии русский образованный класс, а с ним и свобода, были поглощены внезапно хлынувшим потопом "демократического якобинства", того стихийно-народного, "пугачевского" "большевизма", который — по крайней мере в 1917–1918 годах — составил как бы социальный субстрат большевистской революции и вознес к власти коммунизм, окончательно уничтоживший в России свободу и культуру.
Как бы то ни было, эта краткая и неполная сводка политических идей Пушкина, надеемся, достаточна, чтобы усмотреть, насколько значителен и оригинален был Пушкин и в качестве политического мыслителя.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См.: Муханов Н.А. Из "Дневника" // А.С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. Изд. 3-е. Т. 1. СПб., 1998. С. 221.
2. Печерин Владимир Сергеевич (1807–1885), поэт, мыслитель. Профессор греческой филологии Московского ун-та (1835–1836). Летом 1836 г. навсегда уехал из России. Поначалу жил во Франции, затем, с конца 40-х — в Англии и Ирландии. В 1840 г. принял католичество. Автор печально знаменитых стихов: "Как сладостно отчизну ненавидеть // И жадно ждать ее уничтоженья, // И в разрушении отчизны видеть // Всемирного денницу возрожденья!".  
Подр. о В.С. Печерине см.: Гершензон М.О. Жизнь В.С. Печерина. М., 1910; Штрайх С. В.С. Печерин за границей в 1833–1835 гг. // Русское прошлое: Исторический сборник. Пг.; М., 1923. Кн. 3.  
Об остальных современниках и корреспондентах Пушкина, упоминаемых С.Л. Франком в своей статье, см.: Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М., 1969; Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Л., 1989; А.С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. СПб., 1998. Комментарии. Т. 1. С. 439–524; Т. 2. 449–617.
3. Рассказ графа Е.Е. Комаровского (1803–1875) о встрече с Пушкиным летом 1831 г. (в записи П.И. Бартенева) напечатан в третьем номере указанной Франком книге I "Русского архива" за 1879 г.
4. Таково же суждение Пушкина о московском обществе в эпоху волновавшей Пушкина французской революции 1830 г.: "Здесь никто не получает французских газет, и в области политических мнений оценка всего происшедшего сводится к мнению Английского клуба, решившего, что князь Дмитрий Голицын был неправ, запретив ордонансом экартэ" (намек на ордонансы Карла X, давшие толчок июльской революции). "И среди этих-то орангутангов я принужден жить в самое интересное время нашего века" (Письмо к Э. Хитрово 21 августа 1830). — (Прим. С.Л. Франка). — Точное название упомянутой Франком книги — "Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово. 1927–1832" (Л., 1927). Дмитрий Голицын — Голицын Дмитрий Владимирович (1771–1844), князь, генерал-адъютант, военный генерал-губернатор Москвы (1820–1844). Процитированное письмо см.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Изд. 4. Л., 1977–1979. Т. 10. Л., 1979. С. 236, 643 (перевод) (далее все ссылки на тексты Пушкина даются автором настоящих примечаний по этому изданию).  
5. Здесь и ниже цитаты из пушкинских писем приводятся С.Л. Франком по изданию: Пушкин А.С. Переписка: В 3 т. / Под ред. и с прим. В.И. Саитова. СПб.: Имп. Акад. наук, 1906–1911. Указываются том (римская цифра) и страница. Процитированное письмо также см.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 161.
6. Современную редакцию и перевод данного письма см.: Там же. С. 485, 689 (перевод).
7. "Россия никогда ничего не имела общего с остальной Европой, ... история ее требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада" (Программа 3-й статьи об "Истории Русского Народа" Полевого. Собр. сочин., изд. "Слово". 1921. V. 208). — (Прим. С.Л. Франка). — В случаях ссылок С.Л. Франка на данное здание имеется в виду "Полное собрание сочинений А.С. Пушкина: В 6 т." (Берлин, "Слово", 1921–1922).
8. Сталь де Анна Луиза Жермена (1766–1817), французская писательница; Констан де Ребек Бенжамен (1767–1830), французский писатель и публицист, политический деятель, идеолог либерализма, друг де Сталь — авторы политических, историко-религиозных и художественных сочинений, хорошо известных в России пер. пол. XIX в. Пушкин высоко ценил мадам де Сталь, всегда уважительно отзываясь о ее взглядах и личности. А об отношении поэта к творчеству Констана может свидетельствовать хотя бы тот факт, что роман последнего "Адольф" был предметом многочисленных и серьезных бесед Пушкина с автором первого его русского перевода, князем П.А. Вяземским (посвятившем, кстати, этот перевод именно Пушкину).
9. Томашевский Борис Викторович (1890–1957), советский литературовед, крупнейший пушкинист. С 1921 г. — сотрудник ИРЛИ (Пушкинский дом) АН СССР. Один из главных участников академического издания Полного собрания сочинений А.С. Пушкина (1937–1949). Автор книг: "Заметки о Пушкине" (Пг., 1916), "Пушкин. Современные проблемы историко-литературного изучения" (Л., 1925), "Евгений Онегин" (Л., 1937), "Пушкин" (Кн. 1. 1813–1824. М.; Л., 1956; Кн. 2. Материалы к монографии. 1824–1837. М.; Л., 1961).  
10. См.: Мережковский Д.С. Пушкин // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX в. М., 1990. С. 128–129. Говоря о "сомнительных мемуарах" А.О. Смирновой, Франк имеет в виду проблему подлинности неоднократно цитировавшихся Мережковским "Записок А.О. Смирновой", опубликованных ее дочерью О.Н. Смирновой (впервые — "Северный Вестник", 1893–1894; отдельно — Ч. I–II. СПб., 1895–1897) и, главным образом, по этой причине вызвавших и по сей день вызывающих сомнения в своей достоверности (См. об этом подр.: Житомирская С.В. А.О. Смирнова-Россет и ее мемуарное наследие // Смирнова-Россет А.О. Дневники. Воспоминания. М., 1989. С. 579–631). Сам С.Л. Франк, как мы видим, вполне доверяет данному источнику.  
11. Господин Всякий (нем., лат.).
12. "О демократии в Америке" (фр.).
13. Фрагмент "Я без прискорбия ... Жалкий народ!" — точная цитата из указанной Франком работы (См.: Пушкин А.С. Роман в письмах. 8. Владимир ** — своему другу // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т.6. Л., 1978. С. 50). Приведенный далее — до закрытия кавычек — текст является вольной реконструкцией мысли Пушкина, сформулированной им в ряде своих работ, в том числе и в "Романе в письмах" и "Гости съезжались на дачу" (См., напр.: Там же. С. 379–380).
14. Имеется в виду пушкинская статья 1833–1835 гг., не имеющая в авторских рукописях заглавия и публикуемая в советских изданиях под названием "Путешествие из Москвы в Петербург", а в дореволюционных и эмигрантских — "Мысли на дороге" (См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 184–209, 437–447 (отрывки черновой редакции); процитированное суждение Пушкина — С. 200).  
15. Речь идет о письме к Н.И. Гнедичу от 27 мая 1822 г. (См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 33).
16. См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 38.
17. Письмо к Н.Н. Пушкиной от 3 июня 1834 г. (См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 379).
18. Ср. нашу статью "Религиозность Пушкина", "Путь", 1933, XI. — (Прим. С.Л. Франка). — Ук. работу Франка см. также: Франк С.Л. Этюды о Пушкине. Изд. 3-е. Paris, 1987. С. 9–27; Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX в. М., 1990. С. 380–395.
19. Фраза из черновой редакции "Путешествия из Москвы в Петербург" (См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 445).
20. Охрана, защита (фр.).
21. Произвольное цитирование и компоновка фрагментов (в том числе и переведенных с французского) Франком статьи Пушкина "О дворянстве" (Ср.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 8. Л., 1978. С. 104–105, 410 (перевод фрагмента со страницы 104)).
22. Перевод С.Л. Франка чернового варианта пушкинского письма к П.Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г. (Совр. общепринятый перевод см.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 511, 701 (перевод)). Курсив С.Л. Франка.
23. Изложение этого разговора см. в дневнике Пушкина от 22 декабря 1834 г. (Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 45, 404 (перевод)).
24. Неточность: Пушкин высказывает эту идею не в статье "О дворянстве", а в черновом варианте письма к П.Я. Чаадаеву от 19 октября 1936 г. При этом вместо "Вот уже 150 лет" следует читать "Вот уже 140 лет..." (См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 510, 701 (перевод)). Цитатой из работы "О дворянстве" является приведенная сразу же вслед за этим отрывком фраза о "наследственных преимуществах высшего класса", и в данном случае источник указан С.Л. Франком верно (См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 104, 410 (перевод)).
25. Неточное цитирование и произвольное конструирование Франком двух редакций статьи Пушкина "Второй том "Истории русского народа" Полевого" (Ср.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 7. Л., 1978. С. 99, 433 (ранняя редакция)). Курсив С.Л. Франка.

Список литературы


Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайтаportal-slovo.ru/

Все рефераты по истории
 
 
   
 
Хронология
 
 
Библиотека
 
 
Статьи
 
 
Люди в истории
 
 
История стран
 
 
Карты
 
   
   
 
Рефераты
 
 
Экзамены, ЕГЭ
 
 
ФОРУМ
 
 

В избранное!
нас добавили уже 9920 человек...
 
   
   
РЕКЛАМА
 
   
 

   
Поиск на портале:
вверх
История.ру©Copyright 2005-2024.
вверх